Дмитрий Глуховский - Метро 2035

Артем исхитрился с ним встретиться у корыта. Не терпелось сказать.

– Слышь, дед? Я вспомнил. Вспомнил, откуда у меня эти самолеты в голове!

– А? – старик был еще оглушен.

– В тот раз, на Цветном. Когда ты напоил меня. Мне кажется, я ее видел. У меня, знаешь, прямо перед глазами… Мерещится. Ты только… Не будешь злиться на меня?

– Ты ее видел?

– Видел. Там, на Цветном. Это она мне рассказала все. Ни при чем здесь твоя тетрадь. Честно.

– Она – на Цветном? Что… Как она…

– Девушка. С белыми волосами. Хрупенькая. Саша. Сашенька.

– Сейчас – не врешь? – голос у старика стал слабый; он хотел Артему поверить, старался.

– Не вру. Не издеваюсь, – твердо ответил Артем.

– Живая? Ты же… Ты же там ел эту дрянь… От нее всякое…

– Я видел ее. Я с ней говорил. Помню это. Вспомнил.

– Постой. Саша? Моя? В этом гадюшнике? В притоне? Она? Что она… Что она там делала? Ты ее видел – как? Она – что?

– Ничего, дед. С ней все… Все в порядке было. Неделю назад – была жива.

– Но как же она могла… Как же выбралась? Как она?

– Это от нее у меня. Картинки эти. Самолеты. Дождь. Она сказала: закрой глаза, представь…

– Но в борделе… Почему она в борделе?!

– Тише… Тише, дед. Тебе нельзя так… волноваться. Она – в борделе, мы с тобой – вот… Видишь, где. Бордель еще, может, не худшее место.

– Надо достать ее. Надо ее вытащить оттуда.

– Достанем, дедуль. Достанем обязательно. Нас вот с тобой достал бы только кто-нибудь. Ты сядь, сядь, чего вскочил?

Саша Гомеру дала силы, надежда обманула тело. Но обмана ненадолго хватило. Киркой старик махал слабо, и не он теперь командовал инструментом, а инструмент им – вел Гомера, раскачивал. Раньше с ним бежать со станции было некуда, теперь – невозможно.

Просить за Гомера у охраны значило бы сразу его приговорить. Казнь задерживало только одно: начались перебои с новыми работниками, и к старым надзиратели стали снисходительней. Так Гомер протянул еще день.

А потом за ним пришли.

– Николаев! – крикнули от двери в рупор. – Николаев Николай!

Гомер втянул голову в плечи, заколотил киркой быстрее, чтобы успеть намолоть до расстрела свою норму.

Артем пополз с тачкой ко входу, разведывать; в проеме, брезгливо и напуганно озираясь, стоял, усиленный автоматчиками, учитель Илья Степанович. Опухший, но целый; и в мундире. Поднес к бородке мегафон, позвал еще раз:

– Николаев! Гомер!

Тут охрана вспомнила, пригляделась, и приволокла Илье Степановичу старика. Учитель спустился – шажок, другой – вниз. Что-то забубнил старику в грязное ухо, морщась от вони. Гомер не на него глядел, а вместо этого в пол. Артема хлестнули за раздумья и любопытство плеткой, пришлось двигать дальше. Илья Степанович постоял, махнул на Николаева Николая чистой рукой – и ушел.

– Чего хотел? – спросил Артем у старика, улучив момент у корыта.

– Хотел забрать меня. Сел писать свою книгу – а она не идет. Ему все условия дали… Кабинет отдельный. Спецпаек. Ан нет. Говорит, читал мою тетрадь. Хочет, чтобы я помог ему. Подсказал. Заберет отсюда насовсем.

– Иди! Соглашайся!

– Что соглашаться? Его книгу писать?

– Какая тебе разница? Ты сдохнешь здесь!

– Писать его книгу о славе Рейха своими словами?!

– А так никакой книги не будет! Тебя не будет! Ничего не останется!

Гомер втянул баланды, проглотил; нормальный у нее был вкус, как у жизни, примерно.

– Я сказал ему, что без тебя не пойду.

– Пойдешь, дед! Иди!

– Он не может. Одного для работы выпросил, двух ему не позволят, говорит.

– А что… Что Дитмар?

– Дитмара убили. На Театральной. Красные прорвались как-то и убили. И еще многих. В тот же день. Учитель теперь при самом фюрере. Тому понравилась идейка с книгой.

Дитмара убили.

Артем повис в туннельной пустоте.

Теперь тут о нем не знает никто и не помнит; из заложника, из пленного, из двойного агента он стал – безымянным уродом, расходным рабом. Нет смысла больше ждать, нечего бояться, не за что цепляться. Его потеряли тут, в бескрайнем жизненном пространстве, и искать его некому. Силы свои он из себя вынимал и складывал в туннель: тот набивался ими, как кишка, а Артем истощался и плохел. Во рту ржаво было, кусок в горло не лез, голова гудела. Человек, сволочь, исчерпаем. Замаячил вот и Артему, видать, конец туннеля.

– Иди, дед. Иди все равно.

– Как я тебя оставлю? Ты за мной сюда пришел.

– Так хоть какая-то надежда. Я им больше не нужен. Хоть один из нас им нужен сейчас. А ты помрешь – и я тогда тоже, уж точно. Попроси, чтобы они вернули учителя. И уходи.

– Не могу так.

– Как ты тогда девчонку свою вытащишь, если тут окочуришься? А тебе осталось-то, прости уж… Ты вон на ногах еле стоишь! Ну?!

– Не могу.

Но к ночи, к отбою, когда увезли в тачке заваливать камнями Гомерова соседа с раздутым зобом, старик наконец наскреб столько, чтобы Артем и к нему подошел.

– Ведь я, если бы согласился… Я ведь мог бы там как-нибудь устроиться и потом попробовать тебя тоже выручить отсюда.

– Конечно! – сказал Артем. – И я об этом!

– Думаешь, попросить…

– Попросить!

– А ты продержишься? Сколько продержишься?

– Сколько надо, дед! – как мог уверенно пообещал Артем. – Ты погоди, я сам за охраной схожу.

Потом, пока ждали учителя – надзиратели остерегались теперь Гомера уродовать, и Артему тоже немного его неуязвимости досталось – они еще успели сказать друг другу кое-что.

– Это хорошо, что ты выходишь, дед. Хорошо, что писать будешь. Ты ведь, наверное, не только ему книгу напишешь, но и свою продолжишь, а?

– Не знаю.

– Продолжишь. Точно. Правильно, когда от людей что-то остается на этом свете. Все ты хорошо придумал.

– Брось.

– Нет, слушай… Тут сейчас все не расскажешь… Я просто про черных тебе хотел, самое главное. Ты что в своей книге про них писать думал?

– А что?

– Черные, дед… Это не то, что мы о них… Они не демоны, не угроза всему. Это было единственное наше спасение. И вот еще… Это я им открыл ворота в метро. Я мелким еще был. Все никак не мог забыть день один, из детства… И поэтому…

И поэтому, когда подначивал Виталика и Женьку, таких же, как он, мальчишек, поиграть в сталкеров и отправиться на заброшенный Ботанический сад, хотя детям строжайше запрещено было вступать в туннели, и когда он крутил запорный винт на гермоворотах, открывая дорогу наверх, и когда первым рванул через проваленные эскалаторные ступени – как бы это объяснить? – с матерью он хотел увидеться, с мамой из того дня с утками и мороженым; с ней на свидание шел, потому что очень соскучился. Остальных потащил за собой, просто потому что одному было страшно.